Валерий Белякович: «На дне» нет дна...

30 и 31 марта в Белгородском государственном академическом драматическом театре имени М.С. Щепкина состоится премьера спектакля «На дне» М. Горького в постановке народного артиста России Валерия Беляковича. Перед премьерой с режиссёром встретился и побеседовал театральный обозреватель «Смены».

- Валерий Романович, как возникла идея постановки спектакля «На дне» в БГАДТ?

- Предлагались с обеих сторон разные названия. Но по разным причинам не все эти пьесы могли быть приняты к постановке в белгородском театре. В итоге сошлись на том, что я буду ставить именно «На дне». Я эту пьесу очень люблю, в ней много ролей и артистам в них есть, что играть.

- А за что вы любите эту пьесу?

- Она бездонная, бесконечная. Когда я первый раз ставил её, этого не ощущал, но постепенно она для меня раскрывалась, раскрывалась и раскрывалась. Это очень философичная горьковская вещь...

Я даже задавался вопросом: почему японцы так любят её? В Японии минимум два раза в год выходят постановки «На дне»! Я сам четыре раза там выпускал спектакль по этой пьесе — несколько городов хотели видеть её на своих сценических площадках... И волей-неволей всякий раз задумывался: почему? В Японии, кстати, я наблюдал целые города нищих — из фанеры, каких-то коробок...

Но, наверное, проблематика пьесы, в частности, проблема человека на дне существует не столько в материальном плане, сколько в духовном... Ведь можно быть бомжом и будучи олигархом! Как, например, Березовский, который дошёл до дна в каком-то смысле. И где это дно жизни, никто из нас не знает. Как говорится: я думал, что оказался на дне, и вдруг услышал стук снизу...

Мне кажется, что «На дне» - пьеса шекспировского объёма, и её совсем не стыдно ставить.

- Какие горьковские смыслы сегодня вам кажутся наиболее актуальными?

- Сообщество людей, которые населяют горьковскую ночлежку — это же модель страны! Там происходит своя борьба за власть — так, как это происходит и в большой стране. Хоть в России, хоть в Америке... «На дне» сначала все живут под криминалом, под Васькой Пеплом, и Сатин, который не прочь захватить власть на душами обитателей ночлежки, чувствует его силу. А потом приходит Лука, который начинает свою пропаганду...

И ведь все образы пьесы неоднозначны! Пепел, хоть и криминальная личность, но в нём осталось что-то человеческое. Лука при всей своей евангельской фразеологии — это каторжник, он вполне точно знает, что такое тюрьма...

Сатин же проявляется с наибольшей силой, когда исчезают оба его конкурента — и криминальный, и идеологический. Все его слова, которые стали хрестоматийными: «Человек — это звучит гордо! Это великолепно!» - чистой воды демагогия. Но они звучат по первому плану как правда... «Правда в подвалах, а не во дворцах», «Правда — бог свободного человека»... Вроде бы всё правильно говорит. Но кто это говорит? Рассказ Шукшина вспоминается «Забуксовал», где герой рассуждал о Руси, птице-тройке, в которой едет шулер... Так вот Сатин своей демагогией заводит всех вокруг, как заводят сегодня толпу лидеры Болотной площади. И, наверное, он в итоге и захватил бы власть в ночлежке, если бы не смерть Актёра.

Для меня «На дне» - это живая, дышащая пьеса, сколок русской жизни, повторяющейся на каждом витке спирали истории. Здесь есть о чём поразмыслить: почему люди оказываются на дне жизни, как самому не оказаться там? Есть ли Бог — вопрос тоже не последний в нашей жизни... Лука вот говорит: «Если ты веришь — значит, есть». Мы же на самом деле не знаем ответа на этот вопрос, плаваем, как рыбки в аквариуме из анекдота... Две рыбки ссорились в аквариуме, расплевались, уплыли в разные стороны, потом снова встретились. Одна и говорит: «Ну ладно, хорошо, бога нет. Но кто ж тогда воду в аквариум наливает?»

- У вашего спектакля очень неожиданное художественное решение... Белые одежды героев... Нары двухъярусной конструкции... Откуда возникли эти образы?

- Нары возникли из воспоминаний о моей службе в армии. Наш взвод поселили в старом замке в Бориславле на Западной Украине, и в нём не хватало места для нормальных коек. И тридцать человек солдат в очень маленьком пространстве разместились на двухъярусных нарах. Представляете, какой там был воздух?! И когда я ставил «На дне» в своём подвале Театра на Юго-Западе, как раз и вспомнил об армейской службе. Но самое интересное, что в Лос-Анджелесе, где я тоже работал над постановкой пьесы Горького, прокурор города повёл меня показать, как живут их бомжи. И когда я переступил порог приюта для американских бездомных, то остолбенел: передо мной один в один была декорация из моего спектакля!

А белые одежды... Это всего лишь одежды, которые прикрывают наготу! В некоторых странах белый цвет — это цвет траура, допустим. Для меня же принципиальным было то, что белая одежда в лучах театральных софитов принимает любой цвет — это важная деталь сценографического решения. Особенно, если учесть, что в спектакле минимум декораций.

Ну и, наверное, белый цвет можно воспринимать как цвет божественной чистоты, которая присутствует даже в душах обитателей дна...

- С каким ощущением вы работали в Белгороде на этот раз?

- Работа была очень напряжённой, поскольку времени на репетиции было значительно меньше по сравнению с тем, когда я выпускал спектакль «Куклы». Актёры немного отвыкли от меня — надо, думаю, нам чаще встречаться! К тому же в Белгород я приехал после большой жизненной катастрофы — три месяца лежал в больнице, буквально находился на грани жизни и смерти. Это, наверное, наложило отпечаток на белгородскую версию спектакля «На дне».

Но, кстати, в Первой градской больнице Москвы, где я лежал, судьба меня свела с врачом Игорем Павловичем Парфёновым, который раньше жил и работал в Белгороде. Я подарил ему свою книгу, и он, прочитав, что его больной ставил спектакль в белгородском театре, вызвал меня к себе и долго со мной общался. Словом, мои акции как пациента резко выросли! Я пригласил его на премьеру, но он, к сожалению, приехать не сможет — сейчас исполняет обязанности главврача. Вот такие встречи случаются порой на перекрёстках жизненных дорог...