Буря после «Грозы» (А.Островский. "Гроза")

 

Один известный столичный режиссер в интервью одной солидной газете заявил примерно следующее. Сегодняшняя «улица» меня, дескать, не волнует, поскольку воспитана она кошмарнейшим телевидением и прочей разной пакостью. И о том, что у них в мозгах, у этих самых людей с улицы, творится, уважаемый мэтр даже думать не желает. А посему спектакли ставит для себя и для своих актеров. Но это еще ничего! Вон другой мастер, которого многие почитают почти как мессию, выразился однажды еще более круто: «Я спектакли ставлю не для зрителей, а для Бога!» Ни больше - ни меньше...

А вот Михаила Мокеева эта ужасная, окаянная, треклятая «улица», по всей вероятности, волнует необычайно. И то, что в мозгах творится у потребителей телешоу, завсегдатаев клубов и дискотек, ребят, копошащихся в «застеколье», тоже, видать, ему любопытно. И потому режиссер спектакли свои ставит для зрителей, желает, чтобы им в театре было интересно и нескучно, надеется обратить в театральную «веру» «племя младое, незнакомое». Ах, Михаил Дмитриевич, Михаил Дмитриевич... Неисправимый романтик!

Вам, Михаил Дмитриевич, хотелось хорошего творческого скандала. Мечталось, подобно Мейерхольду, расцеловать рассерженного зрителя. Вот и получили: целовать теперь вам их - не перецеловать! Столичные критики осыпали вас упреками: «Не с тем ключиком режиссёр подошёл к Островскому». Патриархиня белгородской культурной журналистики, заметив, что спектакль она не смотрела, обвинила в пропаганде пошлости и разврата и сравнила вашу «Грозу» с телепроектом «За стеклом». Многоопытные школьные учительницы, преисполненные праведным гневом, сказали, что под страхом смертной казни не поведут своих воспитанников на это безобразие.

Ну что стоило вам, Михаил Дмитриевич, поставить нормальную «Грозу»? Чтобы все было чинно и благородно.Чтобы в спектакле царил махровый мещанско-купеческий быт. Чтобы актеры степенно расхаживали по сцене, красиво заламывали руки и разговаривали, смачно окая, жирными голосами. Ну, а если бы и подпустили для разнообразия где-либо чуть-чуть какой-нибудь отсебятинки и прочей «тарарабумбии» - строгие ревнители чистоты классики проглотили бы и не поперхнулись. Главное, никому и в голову бы не пришло в персонажах покрытого хрестоматийным глянцем «темного царства» узнать самих себя и сегодняшнюю нашу жизнь. Такую же скотскую, как и сто с лишним лет назад.

Признаюсь, Михаил Дмитриевич, ваш спектакль потряс меня до слез. Хотя поначалу было трудно «войти» в него, принять такое шокирующее решение классической пьесы. Сравнивала «Грозу» с «Ромео и Джульеттой» и казалось, что тот спектакль был более цельным и гармоничным. И осовременивание не смущало, не коробило. Может оттого, что Шекспир жил не в России и много раньше чем Островский? В «Грозе» же в первых сценах резала слух и глаз нестыковка архаичного языка пьесы и сегодняшнего антуража спектакля. Видимо, Михаил Дмитриевич, вы и сами почувствовали этот диссонанс и, подстраховавшись, ввели в спектакль прием «театра в театре». Как будто актеры собрались на репетицию и в чем пришли, в том и разыграли сюжет старой пьесы. Правда, XIX и XXI века еще некоторое время прилаживались, пристраивались, притирались друг к другу. Но в какой-то момент, вдруг из этого трения возникла живая искорка и, разгораясь все ярче и сильнее, охватила пламенем, наконец, все пространство спектакля и зрительного зала.

Как, когда и почему это происходит - тайна. Но подозреваю, что вы, Михаил Дмитриевич, хоть и из породы последних романтиков театра, однако как физик-ядерщик с предельной точностью рассчитали все «приманки» для зрителей. Молодым подарили радость узнавания себя - завлекли бешеным ритмом дискотеки, ошарашили рэповой интерпретацией казачьей песни Вани Кудряша в неподражаемом исполнении Андрея Манохина, позабавили манипуляциями с юбчонкой Варвары и недвусмысленными намеками по поводу «опасок», без которых современные тинейджеры на свидания не ходят.

Но, конечно, не для того, чтобы пококетничать с молодежью, затеяли вы все это, Михаил Дмитриевич. Не прикола ради зеркальце перед нею поставили. Ибо зеркальце это не простое, а такое, что укрупняет не самые лучшие черты изображаемых. Вот на первый взгляд и Кудряш и Варвара - очень даже симпатичные ребятки. Варя Эвелины Пупановой чудо как хороша - прямая, резкая, дерзкая девчонка-оторвила. А уж плейбой местного пошиба Ваня Андрея Манохина и вовсе заставляет пищать школьниц от восторга. Но в сексуальной раскованности этих молодых героев есть нечто ущербное: урвать миг наслаждения, пока старшие не видят. А что до любви... Право же, очень сомнительно ее наличие в их отношениях, коли Варвара стреляет глазками в сторону Бориса, а Ваня не прочь между делом ублажить и кабановскую девку Глашу. Что ж, они достойные дети своих «отцов» с их двойными стандартами морали - просто немного посмелее и пораскрепощеннее.

Впрочем и тем, кто постарше, вы тоже глаза на самих себя раскрыли. Ох, не одна свекровь, небось, обнаружила свое сходство с Марфой Игнатьевной Кабановой в исполнении Галины Ежовой. Эта эффектная, моложавая, «продвинутая» стерва виртуозно манипулирует сыновьими чувствами Тихона. С каким садистским наслаждением отрывает она его от Катерины в сцене танго, заставляя метаться между двумя женщинами. С какой изощренной жестокостью принуждает сына ползать у своих изящных ножек, прежде чем бросить ему кошелек. И как несчастна и одинока она, сильная, двужильная баба, в своем роскошном алом алькове. Как вожделеет она, недолюбленная, недоласканная, ухватить украдкой хоть малый кусочек женского счастья. А его нет и уже не будет. Вот и остается Кабанихе опрокидывать рюмашку за рюмашкой да забываться в нирване Феклушиных мистических сеансов.

О, Феклуша Надежды Пахоменко - персонаж очень колоритный! Это вам не полоумная кликуша-бродяжка. Это странница нового типа, тщательно свою странность лелеющая и культивирующая. Умная аферистка и хитрая пройдоха, владеющая самыми экзотическими рецептами приготовления «опиума для народа» и готовая ради звонкой монеты колесом ходить.

«За пригоршню долларов» (равно как и любой другой валюты) душу дьяволу продаст и Савел Прокофьевич Дикой. В исполнении Виталия Бгавина это крутой хозяин жизни, новый русский купец гангстерского вида. Он расхаживает в сопровождении верной «шестёрки» (арт. В.Каширов) по городу в американизированном прикиде, мочит обывателей из водяного пистолета, заказывает в кафе саундтрек Эннио Морриконе к вестерну Серджио Леоне и явно косит под Роберта де Ниро времен «Крестного отца». Но вся эта распальцованная крутизна и заморский лоск вмиг слетают с Дикого, стоит ему вдрызг напиться. Тут-то его исконно-посконно-суконное нутро и проявляется. Причем в совершенно непотребном виде. И начинаются вечные жалобы мужика отечественного разлива чужой, но всепонимающей бабе: на весь белый свет, на домашних, на самого себя. Отчего же Савел Прокофьевич такой бедненький, несчастненький, жалкенький? Не потому ли, что все есть у человека - и деньги, и власть, и почёт, замешанный на страхе. Только самой малости для счастья-то не хватает. Любви, чтоб её...

Честно говоря, Михаил Дмитриевич, сильно вы озадачили меня, когда в интервью перед премьерой сказали, что в Островском видите прежде всего не бытописателя, но автора поэтичной «Снегурочки». А посмотрела спектакль два раза, пораскинула мозгами и вдруг отчетливо увидела прямые параллели между «Снегурочкой» и «Грозой». Бог мой, да ведь жители Калинова те же берендеи - алчные, корыстные, скудные душой, бестрепетные в любви, но при этом обуреваемые жаждой плотских утех. И среди всего этого Катерина - Снегурочка: нездешняя, странная душа, которая жаждет любви, ищет любви и от любви погибает. Оксана Бгавина точно родилась для такой Катерины, словно шесть лет актёрской судьбы и ждала именно эту роль. Её тонкость, нервность, хрупкая красота в соединении с глубоко психологичным рисунком роли создают пронзительный, трепетный, обаятельный образ Катерины. В нем увиделась мне одна из «Баб» художника Малявина, о которой Василий Розанов написал: «...залетное начало нашей истории, неизвестно откуда берущиеся мечты, фантазии, чувства долга и ответственности, вообще драма и мука, которые на заре истории скажутся мифом и образом «вещей птицы Гамаюна», выльются... в «Слове о Полку Игореве», сложат лучшие, заунывные народные песни и, под конец, выразятся музой Лермонтова и Чайковского. Вещее, поэтическое и красивое начало».

И это прекрасно-странное начало Катерины заперто в клетке. Ей остается либо отрешенно пускать мыльные пузыри, либо сосредоточенно-остервенело шить себе смертный саван. Любое столкновение с внешним миром для нее чревато нервным срывом. Тогда - попытка шагнуть за край кафешного столика («Почему люди не летают так, как птицы?»), спрятаться от семейного безумия под простыней, перерезать горло ножницами, чтоб удержать Тихона. Обреченность Катерины О.Бгавиной очевидна - ей нет места в этой жизни, она задыхается на безлюбьи. А сцена с ключом - когда над хрупкой фигуркой актрисы нависает ее же огромная тень - зловеще предвещает роковой финал.

Впрочем, финал оставляет, скорее, ощущение умиротворения и покоя. Ведь Катерина не сама покидает наш страшный мир. Это Кулигин сконструировал какую-то чудо-машину, чтобы доставить Катерину на ее родину, в небесную обитель. Когда же она уплывает ввысь, а вслед за ней ускользают ее белые одежды, испытываешь странное чувство светлой печали: отмучилась...

Другим-то мучиться сколько ещё! И Дикому, и Кабанихе - как бы ни хорохорились выглядеть они железобетонными колоссами. И слабому, безвольному, задавленному Тихону (арт. И.Ткачёв), и его психологическому брату-близнецу Борису (арт. В.Клепацкий), и страшной барыне (арт. Ю.Волкова), одержимой маниакальной тягой к чистоте и столь же маниакальной ненавистью к красоте. И доброму, мудрому, прекрасно-странному как и Катерина Кулигину (арт. И.Кириллов), в экстазе бессилия рвущему струны электрогитары. Ох, этот тяжелый рок! Тяжелый рок русского человека с умом и сердцем...

Да, Михаил Дмитриевич, растревожили вы душу мне, разбередили сердце. Хожу сама не своя. Начну «Сагу о Форсайтах» читать, натыкаюсь на авторские слова о том, что для мира собственников губительны набеги Красоты и Страсти, похищающие их спокойствие. И снова вспоминаю «Грозу», обнаруживая, что и там Красота и Страсть противостоят жесткому укладу жизни. Интервьюирую академического музыканта и слышу от него: «Нельзя сегодня исполнять музыкальное произведение так, как оно исполнялось в эпоху его написания!» И радуюсь, дуреха, словно червонец нашла. Вы-то тоже говорили, что невозможно реставрировать живую жизнь написания пьесы, поэтому интерпретировать классику современным языком вполне нормально. Только вот беда, Михаил Дмитриевич, судить о трактовке произведений классической музыки берут на себя смелость немногие, зато в театральном искусстве сведущи все до единого! То авангардом «Грозу» обзывают, то постмодерном. По мне же так это - самый что ни на есть психологический театр с абсолютной естественностью и достоверностью актерского существования. Точность попадания каждого исполнителя в образ персонажа, четкая выстроенность всех линий взаимодействия, эмоциональная наполненность спектакля, в конце концов, делают свое дело - зритель потрясен. И не только внешними эффектами спектакля.

Кстати, Михаил Дмитриевич. Второй раз довелось мне смотреть «Грозу» при любопытных обстоятельствах. В театр пришли школьники и солдатики. Испугалась я, право: «Не удастся посмотреть спектакль нормально!» Но куда там! Сидели как мышки - не в пример некоторым пожилым тётенькам, громко и бестактно комментировавшим происходящее на сцене. А после спектакля, в фойе, девчушки обступили своих молодых учительниц, наперебой делились впечатлениями и призывали их: «Давайте чаще ходить в театр!» Что ж, Михаил Дмитриевич, торжествуйте викторию. Несколькими театральными неофитами в Белгороде стало больше. А что другая часть зрителей при упоминании вашей «Грозы» хватается за сердечные капли... Так вы же сами говорили: театр должен провоцировать разные мнения. Хорошо бы еще только, чтобы чье-либо мнение при этом не было признано единственно верным. 

Наталья ПОЧЕРНИНА.
Газета "Смена", 2002 год.