Выхода нет?..

Они идут — красивые, статные, гордые... Идут прямо на нас, вглядываясь в темноту зрительного зала... Идут под звуки торжественно-величавого хорала... Люди в белом... Русские люди в поисках праведной земли, земли обетованной, в надежде обретения потерянного рая...

Это потом мы различим среди почти античного хора спектакля героев хрестоматийной пьесы, благополучно «пройденной» в школьном курсе литературы и столь же благополучно забытой после сдачи выпускного экзамена. Это потом микрокосмос ночлежки, выстроенный режиссёром в минималистических декорациях, вырастет до макрокосмоса русской жизни — впрочем, жизни человеческой вообще. Это потом в исповедях горьковских персонажей, собранных Валерием Беляковичем из монологов и реплик разных картин пьесы (в том числе и ранних редакций), зазвучат вопросы о «правде святой» и лжи во спасение, о свободе и смирении, о вере и безверии, о смысле человеческого бытия и том, что ждёт нас по завершении его. Ох, эти горькие горьковские вопросы, русские вопросы, вечные вопросы...

В очищенном от натуралистического быта пространстве спектакля Валерия Беляковича души грешников мечутся и бьются в клетке двухъярусных нар, как в клетке своих страстей; словно в дантовом аду невидимый и страшный вихрь переворачивает и кружит их тела, и только белые птицы-ангелы, пролетая над этой скорбной обителью, иногда касаются несчастных чистым крылом, даря призрачную надежду...

Ад существования «бывших людей» в костылёвском подвале поначалу кажется незыблемым адом, где каждый давно смирился со своей участью и воспринимает её с весёлым цинизмом обречённого. Им смешон слесарь Клещ (арт. Андрей Зотов) — колючий, злой, гордый голодный пролетарий, отчаянно не желающий сливаться с отребьем человеческим, надеющийся после смерти жены выкарабкаться из мрака ночлежки на свет божий. Они привычно переругиваются друг с другом, безропотно принимают жестокую криминальную власть Пепла и открыто смеются в глаза Костылёву и Медведеву, небескорыстно покрывающим воровские Васькины дела. В общем, грязь, мрак и ничего человеческого...

Но после страшной сцены унижения Барона, лающего перед Пеплом за полбутылки (Белякович обострил этот эпизод - у Горького он только признаёт, что готов лаять), следует исповедь этого вроде бы ничтожного паяца, пустого фигляра, дрянного человечишки. Заслуженный артист РФ Виталий Бгавин, так смешно и точно акцентировавший сперва барственные замашки Барона, пронзительно раскрывает здесь страдающую душу слабого, безвольного человека, бесцельно и бессмысленно живущего. И Васька, сконфуженно, едва ли не повинно, притягивает к себе Барона, а тот совершенно по-детски прижимается к нему.

Как говорит в пьесе Лука: «...Всё — люди! Как ни притворяйся, как ни вихляйся, а человеком родился, человеком и помрёшь», так в спектакле вторит ему уже смирившийся со своей долей Клещ: «Везде — люди!» И когда обнажается в человеке трагедия — тогда и наступает для него момент истины. Тогда мрачный циник-фаталист Бубнов (арт. Дмитрий Евграфов) после «романтических» историй Насти, выбегает, сдерживая слёзы, чтобы через минуту выплеснуть в своей нервной, горячечной исповеди боль выброшенного из жизни человека. Тогда Костылёв (арт. Владимир Володин), забыв о елейно-благочестивой риторике, будет метаться по клетушкам подвала в поисках неверной жены. Тогда Медведев (арт. Андрей Терехов), низвергнутый с полицейской должности, потерявший былые важность и осанистость, предстаёт жалким, недалёким мужичонкой, спасительно ухватившимся за юбку Квашни. Тогда юный сапожник Алёшка (арт. Дмитрий Беседа), задыхающийся от душной тоски и несвободы, будет кричать, словно стараясь до Бога докричаться: «Не желаю, чтобы мной, хорошим человеком, эта сука командовала!»

Страшная, нечеловеческая тоска разъедает душу и Васьки Пепла. В исполнении артиста Дмитрия Гарнова это красивый, дерзкий, ловкий, звероподобный разбойник, легко подчиняющий своей воле и хозяев, и постояльцев ночлежки. Но мается, страдает Васька, зажатый в тиски судьбы потомственного вора, воет волком: «Что ж мне так скучно жить, Господи?!», вопрошает Луку, есть ли Бог, как раненый зверь зовёт Наташу... Его чувство к ней — ещё не любовь, лишь обещание любви и спасения любовью, но и оно преображает Пепла до неузнаваемости: резкие, демонстративные уголовные ухватки вдруг уступают место мягким и нежным интонациям. Это не безысходная, животная страсть-борьба двух отчаянных натур, как с Василисой, это отношения, в которых прорастают жалость и сострадание. Две бесприютные души, подталкиваемые сочувствующим хором спектакля друг к другу, Васька с Наташей застынут в объятии на краю человеческой Ойкумены, в окружении робко благославляющих их огоньков свечей, чтобы через мгновение рухнуть в бездну и навсегда потерять друг друга.

И всё-таки в спектакле В. Беляковича очертания возможной - иной! - судьбы для Пепла и Наташи проступили вполне явственно. Судьбы, которую наворожил (жаль не до конца) им Лука. Странник в исполнении заслуженного артиста РФ Ивана Кириллова — не блаженный старичок, хотя картинно поюродствовать, если того требует момент, может вполне убедительно. Это мужик сильный, крепкий, властный, обладающий даром убеждения, харизмой проповедника. Его витальная энергия и явно прочитываемая судьба лихого человека подчиняют себе даже Ваську, его гипнотические пассы завораживают Актёра, с покорностью марионетки следующего за кукловодом, его твёрдая рука ведёт Анну туда, «где муки не будет»... «Сказочник», «лукавый Лука» в спектакле Беляковича одним подарил утешение (что, впрочем, уже немало), другим намекнул, что выход существует, если найти в себе силы... Ведь Бог есть, говорит Лука, если веришь в него...

Антагонист Луки — подвальный философ-скептик Сатин наиболее ярко раскрывается после убийства Костылёва и таинственного исчезновения странника. В исполнении народного артиста РФ Виталия Старикова бывший телеграфист и благородный человек, прошедший тюрьму за убийство негодяя, а ныне карточный шулер, сознательно опускающийся на дно всё ниже и ниже, интересен сложностью характера, неожиданностью его проявлений. Он смачно урчит и рычит с похмелья на нарах, он с убийственной иронией оценивает всё, что происходит вокруг, он чертовски обаятелен в своём весёло-пьяном скепсисе. Но именно он первым (до Василисы!) подбрасывает Ваське мысль об убийстве Костылёва — как бы между прочим, с коронной насмешливой интонацией артиста. И именно он бросается защитить избиваемую Костылёвыми Наташу — нежно и бережно укрывая её от семейного ада. Воспоминания Сатина о прошлой жизни, об обиженной подлецом сестре Виталий Стариков произносит стыдливо-искренне, словно возвышая героя над собой, нынешним, а вот пафосные программные монологи звучат со сниженной интонацией, несмотря на правильность и красивость чеканных, звучных фраз. Не потому ли, что подобных трескучих фраз о величии свободного человека и режиссёр, и актёр, и зрители из разряда постарше столько раз слышали на своём веку и столько раз были обмануты как витиями с официальных трибун, так и с улиц и площадей?!

Как Лука магнетизировал толпу, так и Сатин, его оппонент и преемник, подхватывая и развивая идеи странника, заводит, поднимает ночлежку — пока, правда, неясно для чего. Но толпа уже вибрирует в ритме его речей, ловит его жесты и взгляды, разбрасывает листовки... И безымянный босяк (арт. Антон Блискунов), словно молодой самец племени бандерлогов, на протяжении всего спектакля скакавший по нарам, как по лианам джунглей, прислушивавшийся к речам вожаков стаи, решавший, к кому из них примкнуть, кажется, вот-вот и заговорит словами из «Книги джунглей», низводящими на уровень пародии ницшеанские рассуждения о гордом, свободном человеке: «Мы велики! Мы свободны! Мы достойны восхищения! Достойны восхищения, как ни один народ в джунглях! Мы все так говорим — значит, это правда!». Неожиданность ассоциаций, возникающих в спектакле Валерия Беляковича, заставляет задуматься не только о событиях горьковской пьесы...

Как заставляет Актёр в исполнении Игоря Ткачёва задуматься о стольких, «упавших в эту бездну», бездну русского порока, артистов... Его судьба окаймляет действие спектакля, а Игорь Ткачёв очень свободно и естественно существует в стилистике «На дне», соединяя в роли и острый гротеск, и трагическую обречённость своего героя. На грани безумия существует Актёр уже с самого начала спектакля, когда картинно декламирует стихи Беранже «Если к правде святой мир дорогу найти не сумеет...», сумасшедший блеск мерцает в его глазах, когда он произносит монолог «Аплодисменты», блаженная улыбка играет на его лице, когда лелеет он свой «сон золотой» о чудо-лечебнице, навеянный Лукой, виновато и смущённо он сам (не Барон, как у Горького) сообщает о своей смерти, застыв в позе повешенной на гвоздь марионетки... Смерть Актёра прерывает демагогическую «песню» Сатина, уже готовую стать маршем, завершая спектакль на пронзительной ноте... Ибо чего стоят «слова, слова, слова» о человеке, когда сам человек-то никому не нужен?

Удивительны женские образы спектакля! Точно белые голубки, вспархивают они над грубой жизнью, неся в себе свет, любовь, доброту и милосердие. Разбитная, оборотистая, добродушная Квашня (арт. Ольга Решетова) приголубит изгнанного со службы Медведева; смиренно принимает свою участь Анна (заслуженная артистка РФ Оксана Бгавина), тихим и ласковым словом пытающаяся погасить злобу Клеща; блаженная красавица Наташа (арт. Вероника Васильева) искренне жалеет обитателей ночлежки и готова пожертвовать собой ради спасения грешной души Пепла; странной и прекрасной птицей, готовой взлететь и умчаться в мир своих романтических грёз, предстаёт Настя (арт. Надежда Пахоменко)...

И только жестокая красавица Василиса (арт. Эвелина Ткачёва) жадно и неистово стремится урвать кусочек счастья у несчастной в сущности своей судьбы. Резкая и яростная, Василиса и Василия любит по-животному и понимая, что стала постыла ему, стервенеет ещё больше. Но Э. Ткачёва при всей вызывающей яркости красок в образе героини оставляет для неё возможность если не оправдания, то понимания — жизнь на безлюбье изуродовала Василису, ожесточила и превратила в страшного зверя, которого столь же звероватый Пепел пугается: «В женщине душа должна быть... нас надо приучать, а ты — к чему меня приучила!»

…В ритмах музыки, пластики, света творит космос русской жизни, заключённый в подвале ночлежки, Валерий Белякович. В холодно-синем пространстве вспыхнет порой луч света, чтобы озарить чью-нибудь грешную душу, а потом зальются белые одежды кроваво-красным... Торжественный хорал уступит место пронзительной вальсово-лирической теме и ознаменует финал разудало-тоскливая цыганская мелодия... Танец перейдёт в драку, драка окончится убийством и снова настанет время танца. Отчаянного, безысходного, исступлённого, дикого, буйного танца... А что ещё остаётся русскому человеку, когда выхода нет?..