По Потемкинской лестнице - к небу в алмазах ("На бойком месте А. Островского")

Фестиваль "Встречи в Одессе"

Лаврова Александра

И пусть говорят, что угодно. Одесса прекрасна. С каштанами, пусть в бархатный сезон они не цветут – но можно собирать коричневые твердые плоды, заключенные в еще не высохшие меховые шкурки. С запахами юга, пусть лилии срезали кому-то на праздничные букеты. С умными воронами, изобретательно вскрывающими твердыми клювами и цепкими когтями скорлупу грецких орехов. С дворцами из песчаника, рассекающими перекрестки как носы кораблей, пусть год от года они разрушаются все сильнее. С мрачными ветшающими домами, уходящими под землю на столько же этажей, на сколько они возвышаются над ней (и там живут люди! входишь в подъезд и слышишь, как они говорят, не только спускаясь, но и поднимаясь из колодца лестничных пролетов). С суетливой Дерибасовской, пусть все более новодельной и дорожающей, но по-прежнему общительной и говорливой. С Потемкинской лестницей, пусть она кажется не такой длинной из-за расширившегося причала. С морем. Которое даже в холод и дождь еще тепло и ласково. И принимает в себя всякого, кто решится войти и плыть.

Фестивалю, который проходит в Одессе, можно простить все. Или почти все. В таком городе любая программа покажется прекрасной. Тем более, если она посвящена Гоголю и почти полностью состоит из классики.

Фестиваль «Встречи в Одессе» возник как составляющая научно-практической конференции, проводившейся по инициативе Одесского русского театра при поддержке Министерств культуры Украины и России, СТД РФ и Украины, Одесской администрации и других организаций и структур. За четыре года своего существования фестиваль вытеснил свою «маму», как эгоистичный птенец, живущий с вечно раскрытым клювом, требуя пищи. Программа и география фестиваля становились все шире, дни конференции в этом году сократились до одного. Тема формулировалась как «Авторское право», и научные доклады свелись к сообщениям, которые продолжились бурной дискуссией, поскольку в зале присутствовали практики: драматурги, завлиты, худруки и директора театров. Были предъявлены резкие претензии и к РАО, и к аналогичному Украинскому обществу защиты авторских прав – ведь каждый сталкивался с тем, что организации, взявшие на себя функции агентов, получая приличный процент за услуги, не слишком усердствуют в выполнении обязательств перед авторами, чьи интересы призваны защищать, стремятся на них же переложить некоторые свои функции (например, с авторов запрашивали информацию об идущих по их пьесам спектаклях), множат число посредников. Любопытно, что часто инертность авторских обществ, как выяснилось во время конференции, объясняется ограниченностью их прав, неточностью законов. Общеизвестно, что театры, бывает, обманывают авторов, но кто в них бросит камень, если государство порой обманывает театры, не выплачивая, например, бюджетные деньги. Взрыв эмоций, подкрепляемых вполне конкретными примерами, не смутил создателей и сопредседателей конференции и фестиваля – двух Александров Евгеньевичей, директора Одесского русского театра Копайгору, напоминающего хитроватый гриб боровик, заявившего: это правильно, что конференция принимает вид круглого стола, – и тем более Марданя – поскольку он не просто бизнесмен, любящий театр, но драматург, пьесы которого ставятся во многих театрах Украины и России. А.Мардань, активно занимающийся продвижением своих пьес на сцены, в частности, предложил вообще напрямую заключать договоры с театрами, минуя посреднические общества.

Что касается афиши IV Международного театрального фестиваля «Встречи в Одессе», то Н.В.Гоголя было четыре – из Орла, Ростова, Симферополя, Нюрнберга. Белгородский театр привез А.Н.Островского – «На бойком месте», а хозяева представили последнюю премьеру – «Дядю Ваню» А.П.Чехова. Кроме того, современные драматурги прочли свои недавно написанные пьесы: Нина Садур – «Летчика» (жанр которого я бы определила как поэтический абсурд, доходящий почти что до самопародии), Александр Мардань – «Ночь святого Валентина». Жаль, что «Летчика» пока никто не поставил, а вот читку Марданя зрители могли сравнить с постановкой луганцев. В современный блок фестивальной афиши вошли еще два спектакля – из Киева и Вологды.

С современной драмы, без которой невозможно развитие театра, и начнем разговор.

Притча Олега Юрьева «Мириам» (Киевский театр «Колесо») компактна и универсальна. Почти классицизм: три единства. Уж во всяком случае места (хата красавицы еврейки, впрочем, отгороженная в спектакле от мира примитивистскими холстами) и действия (какая бы власть ни пришла в деревню, ее представитель-мужчина неизменно добивается благосклонности красотки, а та изобретательно находит возможность избежать нежелательного финала). Ну а время при таком раскладе спрессовано и условно. Режиссер Вахтанг Чхаидзе решает пьесу как смесь лубка и агитки, а образы мужчин – как выразительные маски. Артисты блестяще справляются с поставленными задачами: длинный и худой, как журавль, ерник Офицер (Вадим Лялько) заканчивает свой выход жутким танцем без головы (накинув на нее шинель); трусливый разухабистый Атаман (Александр Бирюков), говорящий на суржике, по-пластунски вползает в горницу с гранатой наперевес; зловеще ласковый Краском в круглых очочках (Олег Лепенец) тащит за собой связку партийных книг. Психология отводится исполнительнице Мириам Ирине Клищевской, играющей женщину простую, стойкую, любящую и верную. Она изобретательно и умело (видать, опыт велик), как новоявленная Солоха, отправляет претендентов в один и тот же чулан прятаться друг от друга. Спектаклю 15 лет, и некоторая усталость присутствует, однако сработан он крепко и внимание зрителей держит цепко, как та самая ворона, расклевывающая орех. Главное же в спектакле – не национальная тема, а общечеловеческая. Красные, белые, зеленые, украинцы ли, русские ли – а как трудно нашей сестре сохранить собственное достоинство, рискуя, ни много ни мало, жизнью.

Напротив, постановки А.Марданя – совсем свежие премьеры. Режиссер Зураб Нанобашвили, худрук Вологодского театра драмы, спрессовал пьесу «Кошки-мышки» до часа напряженной психологической дуэли трех женщин и так и назвал свой спектакль: «Женщины. Фрагмент». Зритель все время разгадывает загадки и все время обманывается, обнаруживая, что перед ним была лишь видимость правды. Это замечательно выражено в сценографии Виктора Рубинштейна: малое пространство сцены занимают три огромных зеркала причудливо изогнутой формы, центральное служит и входом в квартиру, вращаясь внутри рамы. Действие время от времени переносится за зеркала, поверхность которых проницаема. Наша жизнь – лишь видимость, мотивы размыты, неявны даже нам самим, все – лишь игра отражений, будто бы говорят постановщики. Чтобы понять, нужно вырваться за пределы зеркал. Это и происходит в финале, когда центральное зеркало убрано и героини-сестры оказываются перед светофором перекрестка, чтобы сделать наконец решающий жизненный выбор без лжи.

В день юбилея знаменитого артиста к его бывшей жене Татьяне приходит молоденькая массажистка (Полина Бычкова), подменившая заболевшую медсестру. Дежурный разговор превращается в яростное выяснение отношений: дама разоблачает самозванку, которая оказывается жаждущей сенсации репортершей. Открывается и личный мотив: девушка – брошенная в провинции дочь того самого артиста, она пытается увести из семьи недавно женившегося сына Татьяны и… своего отца. Но инцест здесь ни при чем. Журналистка раскопала историю давней измены: Татьяна была любовницей мужа своей сестры Тамары. Вот только обличения были направлены не по адресу. Репортерша приняла за некогда популярную артистку эту самую ее сестру. Новый виток драмы: узнавшая о неверности любимого мужа Тамара (Наталья Ситникова) предъявляет счет Татьяне (Марианна Витавская), перед зрителями разматывается история непростых отношений двух сестер.

Стремительность развития действия не позволяет отвлечься от происходящего, зеркала словно затягивают и зрителей в свою орбиту, но в спектакле иногда не хватает жесткости акцентов при переключениях с темы на тему, с чувства на чувство. Успех обеспечен прежде всего дуэтом сестер, психологическим мастерством М.Витавской и особенно Н.Ситниковой – роль Тамары более сложна и многослойна.

«Ночь святого Валентина» – тоже пьеса на троих и тоже построена как система обманок, как луковица с семью одежками или, если угодно, как кочан капусты: отрывая лист за листом, драматург, а за ним и режиссер Павел Морозов вместе с артистами Луганского драматического театра постепенно движутся к сердцевине, приближаются к разгадке, но однозначной правды не существует. Любопытно, что написано два варианта этой пьесы: в одном история заканчивается трагически и носит мистический оттенок, во втором невероятные события объясняются законами житейской логики и разрешаются хеппи-эндом в духе рождественской сказки.

В ночь святого Валентина супруги (это выясняется не сразу), изображающие только что познакомившихся любовников, приезжают в свой загородный дом. Игра в романтику заканчивается ссорой. Муж, предварительно насыпав жене в бокал снотворное, уезжает, якобы ненадолго. И тут в доме появляется странный незваный гость, назвавшийся Валентином и заявляющий, что он – бывший одноклассник героини, всю жизнь ее любивший.

Луганский театр выбрал первый вариант (мне лично он тоже кажется интереснее), но слишком прямолинейно и почти сразу обозначил фантомную природу Гостя (Сергей Евдокимов) – то ли это призрак, то ли воплощение образа, живущего в подсознании героини. В результате отношения Женщины (Екатерина Шаповалова) с Гостем утратили остроту интриги, получились слишком умозрительными, пропущены какие-то внутренние ходы их развития, да и образ Женщины несколько упростился. Еще молодая и красивая, отказавшаяся от своих интересов ради мужа-бизнесмена, она тоскует от одиночества, подозревая мужа в измене, но слишком уж застегнута на все пуговицы, ее мягкость, душевность прорываются лишь в двух ключевых сценах. В этой постановке сразу становится понятно, что муж – Евгений Кравцов – действительно разлюбил жену. Однако его образ – наиболее объемен, именно диалоги между супругами сыграны выразительно и точно.

Живой драматург, конечно, был расстроен произволом режиссеров, переакцентировавших и сокративших его пьесы, и правда, иногда не по делу (например, урезав телефонный разговор героини с дочерью, луганцы внесли путаницу в мотивы поведения супругов). А вот мертвые авторы – любимцы театров, которые не требуют гонораров и бережности к своим текстам, подверглись в некоторых спектаклях фестиваля гораздо большим преобразованиям. (К слову, споры о правомерности режиссерского «произвола» по отношению к пьесам, вообще о взаимодействии драматурга и режиссера велись на фестивале постоянно и повсеместно.)

Две постановки Гоголя продемонстрировали бережное следование режиссеров за текстом, причем художественный результат оказался разным.

Орловский академический театр драмы им. И.С.Тургенева привез довольно иллюстративных «Игроков» в постановке Бориса Голубицкого с молодыми исполнителями всех ролей, за исключением Замухрышкина и Глова-старшего. Из вольностей – вочеловечивание Аделаиды Ивановны (Ю.Некрасова), что, впрочем, на театре давно не новость, обилие танцевально-пластических номеров и превосходное пение под гитару. Режиссер и актеры нашли для персонажей интересные маски: Ихарев (Д.Бундиряков) – вроде бы рохля, Пигмалион, влюбленный в свою колоду, являющуюся, кстати, из-за зеркала; Утешительный (А.Карташев) – с виду крепыш-простак, недотепа, с лукавым и жестким взглядом; Кругель (П.Сыромятников) – блондинистый херувим с круглыми бессмысленными глазами; Швохнев (П.Логачев) – субтильный, остроносый и лопоухий, волосики торчком, большие ладони, жаждущие карт. Живо и выразительно А.Козлов играет Глова-сына – из невзрачного статиста он постепенно вырастает в человека больших искренних страстей. Ребята работали увлеченно и остроумно, но история в целом получилась «ученическая». Стремление развлечь зрителя не искупило темпоритмических просчетов, вялости спектакля.

Ростовский академический театр драмы им. М.Горького приехал на фестиваль не просто так: Одесса и Ростов стали городами-побратимами. Как неоднократно шутили со сцены, Одесса-мама нашла, наконец, папу. «Сыном» первой театральной встречи стал Хлестаков. То есть, конечно, «Ревизор» (постановка Николая Сорокина). Впрочем, оговорка не случайна: юный Иван Александрович – Александр Богданов был очень хорош – славный такой мальчишечка, красавчик, легок не только в мыслях, путающихся, но несколько даже поэтических, но и по сцене носился, как пух от губ Эола, а порой глаза стекленели, когда он понимал свою практическую выгоду и буквально «бомбил» чиновников, благо они только этого и хотели. Вообще, актерски этот «Ревизор» превосходен, труппа в Ростовской драме сильная. Чиновники словно сошли с иллюстраций произведений Гоголя XIX века. Солидный, осанистый, но достаточно молодой и не без простодушия в лице Городничий – Олег Ширшин, похожий на Карабаса-Барабаса, привыкшего хозяйничать над своими куколками. Яркий брюнет Ляпкин-Тяпкин (Сергей Галкин) был бы красавцем мужчиной, если бы не вытянутая по-черепашьи вперед шея да смесь подобострастия, наглости и тупой злости на лице. Хлопов (Андрей Тихонов), с вечно плаксивым выражением, страдающий патологией позвоночника – привычный полупоклон превратил спину в горб, а постоянный страх вызывает тремор, подобный абстинентному (впрочем, причин дрожи в руках может быть и несколько). Вкрадчивый пугливый Земляника с модным коком (Сергей Витченко)… Основательный, щекастый Почтмейстер в цилиндре (Андрей Ребенков)... Выразительны и женщины: стройная, с точеными чертами, жесткая командирша Анна Андреевна (Марина Любимова) и высоченная тетеха-акселератка Марья Антоновна, не наигравшаяся в куклы (Ольга Васильева) – игрушку она с собой и таскает, что вместе с торчащими из-под платья панталонами, при ее росте и стати особенно комично.

Что касается режиссерской концепции… Вроде ее и нет, что называется, растворился в актерах. И все-таки попытка высказывания прочитывается. Спектакль начинается с появления… Автора. Артем Шкрабак в узнаваемом облике возникает перед занавесом, вдохновенно читает про птицу-тройку, и вот уже выезжает ему навстречу и движется вдоль рампы, как по волшебству, сама по себе, игрушечная троечка. (Жаль, что это прелестное явление остается только эпиграфом, и длинный гоголевский нос не высунулся из-за кулис в финале.) Не успевает зритель умилиться и проникнуться, а уже звучат волшебные, но и как бы расплывающиеся звуки вальса (композитор Олег Коваленко), занавес плывет и открывается картина пестрого вульгарного бала. Танцующие пары то и дело возникают на сцене – иногда к месту, иногда не к месту, отвлекая от происходящего на их фоне основного действия. Мысль ясна – ничем праздник жизни власть имущих не смутить, – но слишком навязчива. А вот огромный, как море, халат Городничего – синий бархат, расшитый золотом, восточный орнамент, – который сменяет стесняющий мундир отца города, а потом переходит к Хлестакову, – это очень верно про нашу азиатскую Расею-матушку, которая все поглотит, переживет и останется прежней. Мысль почти та же, но насколько интереснее.

Севастопольский академический русский театр им. А.В.Луначарского поступил с «Женитьбой» Гоголя радикально: мало того, что режиссер Владимир Магар дополнил канонический текст фрагментами первой версии пьесы («Женихи) и фрагментами писем Гоголя, он еще развернул упоминания о гаданиях и бане в отдельные подробные сцены. Количество действующих лиц тотально возросло. К симпатичнейшему обильному телом размазне Подколесину (Андрей Бронников), напоминающему брошенного Дюймовочкой Брекекекса, и обычному списку женихов добавились и не затерялись Пантелеев (Юрий Корнишин) и бородатый купец Стариков (Виктор Факеев). Как эти женихи выстраиваются в очередь за своим счастьем, затылок в затылок, каждый со своим обликом и характером, своей несчастливостью и претензией на чудо! Лысый, по-мальчишески круглоголовый Анучкин (Виталий Полусмак); золотоволосый барашек Жевакин (Виталий Таганов), хоть и колченогий, но полный сил, в белоснежных брюках и парадном кителе с кортиком, когда надо, лихо выплясывающий яблочко; сутулый, пузатый, прилизанный Яичница (Анатолий Бобер), опустившись на колено, не в силах подняться, заваливается на бок (жук упал и встать не может), превращая простое действие в гомерически смешной концертный номер…

Ну а к эффектной высокой блондинке Агафье Тихоновне (Татьяна Бурнакина), по-детски кривящей большой рот, как будто собирается зареветь от досады, сексапильной ведьмачке в утонченном платье стиля модерн свахе (Нателла Абелева-Таганова) и еще не старой старой деве тетушке Арине Пантелеймоновне (Юлия Нестранская, жаль ее текст сократили) добавились таинственные гадалки и многочисленные полуобнаженные нимфы, разыгрывающие в бане сцену томления невостребованной женской части российского населения. Получились как бы две равновеликие силы – мужчины и женщины, жаждущие друг друга, но никак не могущие встретиться.

А руководит всей этой живой, жаждущей, неприкаянной массой Кочкарев (Сергей Санаев), оперный Мефистофель с обликом и повадками не баса, но тенора. Он является из-за полы огромного, вымечтанного Подколесиным фрака с золотыми пуговицами, который художник Борис Бланк сделал задником и действующим лицом фантасмагории, он подначивает сваху, дирижирует, управляет, а когда действие выходит из-под контроля, попросту останавливает его вместе с музыкой, рванув вниз большой рубильник, закрепленный у правого портала.

Спектакль так перенасыщен выдумкой, так лихо сыгран, так жизнерадостен (и даже Подколесин не то чтобы выпрыгнул в окно – затаился, спрятавшись «в домик», как в детской игре, чтобы вернуться, жениться и явиться на поклоны с многочисленными отпрысками), что даже вспоминать его – удовольствие. Как обычно бывает в таких карнавальных постановках, режиссер не избежал излишеств, но явил зрителям роскошного Гоголя – и комедийного, и мистического, и все-таки жизнеутверждающего. А сам Гоголь постоянно наблюдал за всем происходящим – его длинноносый профиль украшал левый портал.

Севастопольская «Женитьба» стала одной из трех кульминаций фестиваля. Две другие были связаны с Островским и Чеховым.

Белгородский театр драмы привез «На бойком месте» в режиссуре Юрия Иоффе, который уже ставил эту комедию в Москве, в Театре им. В.Маяковского, однако новая его работа не выглядит переносом. Прежде всего, наверное, благодаря белгородским актерам, которые приняли предложенные постановщиком правила тотальной игры с каким-то радостным восхищением, задором, поддержанным профессией. Постоялый двор в этом спектакле – именно что, в первую очередь, бойкое место, превращенное хозяином-«режиссером» Вуколом Бессудным (И.Нарожный) в притягательный и завлекающий, бесконечно функционирующий театральный праздник, где роли умело распределены, каждый знает свою задачу, место и мизансцену. Вот подъезжает тройка, несмотря на поздний час, все готово к встрече (да уж, когда так заботятся об удобствах проезжающих – это неспроста): женщины – красавицы в ярких юбках в крупный горох, Евгения, жена Вукола (Э.Ткачева), высокая, с гибким змеиным станом и гладко причесанной темной головкой, держит поднос с рюмочкой, чтобы величать дорогого гостя; Аннушка, сестра хозяина (В.Васильева) – пава с благородной, горделивой осанкой, неохотно берется за бубен; молоденький, бестолковый и, кажется, влюбленный в Аннушку Скрипач (М.Новичихин) привычно наяривает... Начиная скучливо (своих неразрешенных проблем хватает), приуставшие лицедеи увлекаются – и пошел дым коромыслом! Степенный, рассудительный, современно одетый Вукол – тоже человек театральный по натуре, «антрепренер» – уж больно точно подобраны главные и второстепенные лица в вечной комедии, есть здесь даже свой «злой чечен» в бурке, готовый пуститься в показательный пляс. А как обставлено чаепитие для дорогого гостя – ночи Шахерезады с восточным антуражем, кальяном, танцем живота… Да и на лихое грабительское дело Бессудный идет не без злого артистизма. Как всякое закулисье, постоялый двор – место тесное и интрижное. И своими жизненными играми персонажи увлекаются очертя голову: Евгения и Аннушка борются за любовь вальяжного помещика Павлина Ипполитовича (В.Бгавин), поистине как настоящие королевы за престол. Правда – у каждой свои мотивы и резоны. Для Евгении он – возможность вдохнуть полной грудью любовь-измену, риск пройти по краю. Для Аннушки, которая в исполнении молодой артистки не только родственница по прямой Катерины и Ларисы Огудаловой, но, конечно, и Аксюши из «Леса», способной и по-настоящему в омут с головой из-за любви, и на сцене стать трагической актрисой, – возможность вырваться из подлой тесноты бойкого места, выйдя замуж. Но не только – это и борьба за красивую мечту о любви и венчании, и желание отомстить лицемерке-сопернице. А сам Павлин – прирожденный герой-любовник, то ли купец, изображающий благородного, то ли дворянин, решивший, что в наше время уместнее играть роль облагороженного купца. Самовлюблен, осанист, демонстрирует значительность каждого движения, взгляда – словом, павлин. Но обида на якобы обманувшую его Аннушку проглядывает на холеном лице по-детски капризно и искренне. А какова Аннушка-Васильева в финальной сцене, когда она «умирает» от несправедливости обманщика! Как точно дозированы и соотнесены истинные переживания и преувеличенно изображаемые чувства – как рассчитан каждый шажок между потерей сознания и приходом в него, до взгляда, вздоха, взмаха ресниц! Что ждет героев в будущем – не так уж и важно. Каждый получил свой бенефисный выход.

В сравнении с пышным, павлиньим «Бойким местом» «Дядя Ваня» Одесского русского театра (художественный руководитель постановки Леонид Хейфец, режиссер Алексей Литвин) кажется вроде бы тонным, приглушенным. Натуральным. Как декорации и костюмы, выполненные к этому спектаклю художником Григорием Фаером: холст, дерево, сено. Но и здесь кипят свои страсти, а герои исполняют свои роли. Порталы и задник задрапированы дерюгой. Слева сцены – большой, очень житейский стол с самоваром, накрытый к чаю. Справа – лестница, которая служит турником для вечно пьяного, очень молодого Астрова (Сергей Поляков), на которой состоится и его объяснение с Еленой Андреевной. Ведет она на сеновал, откуда впервые явится Иван Петрович Войницкий (Юрий Невгамонный), стряхивающий пыльную солому с изящного белого костюма. По центру сцены, чуть в глубине, помещен подиум – комната усадьбы с большим портретом профессора Серебрякова, окруженным множеством его же фотографий. На ступеньки усадьбы в шахматном порядке садятся время от времени герои спектакля, образуя вершины треугольников и прямоугольников – поначалу с сидящей перед подиумом в центре красавицей Еленой Андреевной (Татьяна Коновалова), одетой в белоснежное платье и, кажется, дышащей духами и туманами, – она почти так же юна, как суровая Соня (Светлана Горчинская).

Постановщики не играют с классическим текстом, но по-новому стараются посмотреть на образы героев. Актеры чутко откликаются на предложенные изменения трактовок. Необычный оттенок отцовско-сыновних отношений принимает дружба артистичного дяди Вани, явно в прошлом человека искусства, и брутального алкоголика Астрова, измученного бессмысленностью своей службы и судьбы. Иван Петрович Юрия Невгамонного – белый Пьеро, в нем чувствуется излом декаданса, тем бессмысленнее то место в жизни, которое он занял (полно, да способен ли он вести хозяйство?), тем контрастнее финал, когда на глазах постаревший дядя Ваня, лишившись иллюзий, садится за бухгалтерские книги (а оказывается – за ними он вполне органичен!).

Чудесен Илья Ильич Телегин – Михаил Дроботов – совсем не эпизодическое лицо, светлый идиот с врожденным нравственным законом в сердце, постаревший сельский Форест Гамп, которого постановщики делают невольным свидетелем любовных объяснений – и как наполнено переживаниями за близких людей его молчание.

Анатолий Антонюк играет профессора Серебрякова капризным, дряхлым, мерзким стариком, подчеркнуто театрально изображая его возраст, делая интонации фальшиво патетическими. И это срабатывает: конечно же, Серебряков привык вещать с кафедры, покоряя юных студенток. А что же ему играть, выйдя в отставку? Старость! Понятно, почему им увлеклась Елена Андреевна. Понятно, каково ей теперь. А вот в сцене, когда он сообщает о решении продать имение, Серебряков является весь в белом и говорит естественно, увлеченно, радостно: он верит, что нашел выход, он в принципе не способен понять, как живут в деревне его дочь, дядя Ваня, Астров, но – самое интересное, по большому счету он прав – лучше уйти в никуда, чем оставаться в плену бессмысленного труда неизвестно во имя чего. Эта сцена вообще сыграна превосходно: каждый ее участник играет не только потрясение от услышанного, но помнит и несет каждую секунду свою память о том, что случилось перед ней. Соня – о том, что Астров ее не любит, Елена Андреевна и Астров – о случившемся между ними объяснении, а дядя Ваня – не только о том, что Астров более успешный его соперник, но и о просьбе Елены сделать так, чтоб они с мужем уехали. В каком-то смысле именно это подстегивает его к выстрелу, который угодит… в портрет Серебрякова, с грохотом рушащийся на диван, куда за секунду до этого упал в ужасе изнемогший профессор во плоти. Только маман Войницкая и нянька Марина во всей этой неразберихе останутся лишь изредка пробуждающимися от дремоты куклами…

А важными и даже главными в спектакле, его центром оказались юные женщины. (Быть может, вопреки желанию постановщиков.) Хорошая характерная актриса Татьяна Коновалова в роли Елены Андреевны будто сменила породу и повадку – стала настоящей героиней, прелестной, грациозной, полной огненного томления. Редкий случай, когда актриса играет все, что говорится о ее персонаже в пьесе: и красоту, и нездешность, и лень, и русалочью кровь, и готовность к любви, и страх перед ней. Понятно, что такая женщина перевернула жизнь усадьбы: кроме всего прочего, она редкостно притягательна, сцены с ней пронизаны эротизмом. А во время ночной грозы Елена Андреевна вдруг предстает простоволосой девочкой в белой ночной рубашке и калошах, обутых на шерстяные носки, трогательная, беззащитная, смешная. Она не лицемерит с Соней – ей и вправду нужна подруга, она и хотела бы помочь, но… даже не свой интерес сильнее. Она просто видит очевидное: бесполезность всех попыток устроить счастье падчерицы. А боится не Астрова, не гипотетической измены мужу, а нарастающей внутри себя страсти. Подавив ее, она уезжает с новым опытом страдания, повзрослевшая и почти отчаявшаяся.

Соня у молодой актрисы Светланы Горчинской – работа пока не совершенная. Но очень интересная и обещающая многое. Эта Соня не только соратница Войницкого, но и дочь своего отца. Так же прямолинейна и пафосна. Ей действительно больно, когда любимые ею дядя Ваня и Астров, люди другой организации и формации, более ироничные и тонкие, скандалят с ее отцом. Которого она тоже любит. Про таких, как Соня, можно сказать цветаевской строчкой: «Я знаю правду. Все прочие правды – прочь!». В своей любви и в своей правде она, как в клетке, дрожит от перенапряжения. Финальные же слова про небо в алмазах произносит с тем суровым просветленным отчаянием и одновременно упокоением, которые не оставляют надежды. Для этих людей не будет счастья в этой жизни, и это для них очевидно. Они имеют силы себе в этом признаться. Искушение миновало само собой, как морок. Любовь помстилась. Остались повседневный долг и труд. И – что бывает с постановками Чехова крайне редко – в этих отнюдь не возвышенных героях прочитываются автобиографические черты: в Астрове и в дяде Ване – безвыходность и отчасти остервенелость мелиховских будней помещика и доктора Чехова, в Соне – преданность и замотанность его сестры.

Конечно, этот «Дядя Ваня» – продолжение предыдущей постановки Чехова, осуществленной теми же режиссерами, «Чайки», после которой вспоминались знаменитые слова Пушкина, адресованные толпе, жаждущей узнать побольше о жизни художника: «Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе». Иначе были малы Тригорин, Аркадина, Треплев, Нина. Но и дядя Ваня, Елена Андреевна, Соня в трактовке Одесского русского театра малы иначе, чем толпа. Потому что – живые, страдающие, потому что каждый – личность.

И пусть говорят, что угодно, и как бы тяжело ни приходилось сегодняшнему театру вообще и русскому театру Украины в частности, Одесса прекрасна еще и потому, что дарит на своем театральном фестивале такие встречи.

Журнал "Иные берега", № 4(16) 2009 г.

Фотогалерея